Молодой человек, даже подросток. Тяга к мрачному, готическому миру, но "классическому". Эдгар По, черно-белое кино. Мечтательность и некоторая мягкость юноши. Непонимание окружающих и ответная дружелюбная улыбка.
В перерыве между парами курилка института была наполнена. Это место и так-то не было большим, а в такие моменты народ и вовсе иногда начинал давиться; слава богу, большую часть из студентов института занимали девушку, которые, разумеется, не могли позволить своей одежде пропахнуть этим ужасным табаком, и они стояли на улице, теребя в длинных тоненьких пальчиках какой-нибудь Parlament с ментолом, обсуждая, что именно задали по испанскому и шутливо перебрасываясь друг с другом на таком изысканно-ломаном в их исполнении французском – ни за чем, просто так. Одна из таких девушек пихнула соседку в бок и театрально громко, с ехидцей, прошептала: - Смотри, смотри, идёт! Чучело. «Чучелом» оказался паренёк – чуть помладше болтавших друг с другом девчонок, наверное, лет ему было около восемнадцати-двадцати. Волосы его были не эстетично взъерошены, на губах блуждала рассеянная улыбка, глаза с одной стороны красивые, такие вот каре-зеленые, меняющие свой цвет в зависимости от освещения, погоды и настроения их обладателя, но вот взгляд его в никуда сильно портил впечатление о нём у окружающих. Одет аккуратно, но опять же, сильно своеобразно для этого слегка гламурного и очень богемного места – черный костюм, фиолетовый галстук, черные круглые очки с дужками серебристого цвета – что уж говорить, хорош. Многочисленные институтские девушки заглядывались: не то в легком недоумении, не то из любопытства, не то из-за того, что это все-таки был какой-никакой, а мальчик, большая редкость в насквозь гуманитарном вузе. Подруга девушки, метко обозвавшая парня «чучелом», смущенно молчала и улыбалась куда-то в пол, покорно хихикая над шутками своей едкой и неугомонной хамоватой подруги. Юноша подошёл к ним и, переведя свой взгляд с далекой дали на своих собеседниц, спросил, все так же застенчиво улыбаясь: - Девчонки, вы не знаете, где у нас сейчас пара? - Вообще-то у нас всё на сайте написано, если ты не знаешь, - вызывающе бросила ему первая девушка; её подруга впрочем дружелюбно ответила: - Во втором корпусе, триста одиннадцатая. - Спасибо, - он кивнул ей. – А сайт у нас уже как два семестра глючит, если ты не знаешь. - Ходить надо! – бросила ему вдогонку первая девушка, скривив свое хорошенькое личико, и бросила сквозь зубы ему в спину: - Ууу, чучело! Долбанутый какой-то! Вторая же девушка всё так же покорно кивала своей подруге и чему-то задумчиво улыбалась
Чучело же к своему прозвищу привык довольно быстро: мнение одногруппников его не интересовало, людей, с которыми бы он мог общаться, он так и не нашел – периодически дружески выпивал пива с какой-то эксцентричной девчонкой, которая, как и он, в институт ходила крайне нечасто и то только на профильные предметы – для остальных же он был настолько «чучелом», что, если бы он даже захотел с ними общаться, они бы вряд ли согласились на это. - Ну, слушай, - говорила ему та самая эксцентричная девочка, тряся крашеными голубыми лохмами и сигаретой в руке, - это же свинство, что они так к тебе относятся. Скажи им, что ли… - Да не надо, - пожимает плечами Чучело. – Забей. Глупые они, и пофиг. Девчонка со скепсисом смотрит на него, вздыхает, называет «сверхпозитивным готом» и рассказывает, что в школе, когда она была полным очкариком, уж она-то таким чувырлам… Но не драться же с девушками, правильно? Правильно. Неподалеку от института находился Дом Искусства – маленький подвальчик с маленьким (всего на тридцать мест) кинозалом; ходили туда немногие – новинок там не крутили, кинопроектор показывал фильмы на экране с «зернами» почти в кулак размером, маленький душный зал… но те, кто все же ходил в это место, те были ярыми адептами этого места, неизменными его посетителями и хранителями какой-то общей тайны; это было все равно, что вступить в орден для привилегированных кинофанатов – и Чучело был одним из самых молодых поклонников этого места. Мерно трещит проектор, пляшут в световом луче пылинки, а на экране – кокаинист Шпирро с бледным, осунувшимся лицом меняет доктору Марузе очередное из лиц. Чучело упирает локти в колени и смотрит на экран неотрывно, не мигая, и черт его знает, что сейчас в это время творится в его голове. Немецкий киноимпрессионизм, к сожалению, нечасто крутят даже здесь в этом тайном, заповедном месте – куда больше американского кино 30-х годов, которое более душевное, чем современное, но куда менее, чем немецкое… Чучело закрывает лицо руками; он ужасно не любил «Уродцев», его невозможно было напугать ужастиками – человек, которому странный папа на ночь читал Лавкрафта, но вот человеческими страданиями от физических уродств ему становилось сильно не по себе – и кто сказал, что раньше не умели снимать леденящие кровь фильмы? по скромному мнению Чучела, только тогда и умели… Хорошо, что есть хотя бы сюжет, на который можно отвлечься, расслабиться, не обращать внимание на этих чудовищ – и людьми-то назвать невозможно… И полное непонимание действий главной героини: он периодически чувствует себя, как она, вменяемым человеком среди уродцев (или наоборот?), но… уж больно подлыми были её действия. Слишком подлыми, то, чего он принять не мог никак. Чертова принципиальность. Аста Нильсен с трагическим макияжем заламывает руки; и Чучело наизусть знает этот великолепный её – не её – монолог. «Быть или не быть?» - устало мелькает в его голове – его голосом – и в ушах – голосом Асты Нильсен. Проектор вскоре гаснет, включается свет, и Чучело, всё так же рассеянно улыбаясь, выходит из кинотеатра; в институт идти более нет смысла, пропустил он вообще все пары на свете, просидев в кинотеатре, поэтому надо бы выдвигаться домой. И он понятия не имеет, какие силы пришли в движение, когда он ошибся поворотом и случайно столкнулся нос к носу со странным господином в черном…
-
-
10.04.2011 в 13:08В перерыве между парами курилка института была наполнена. Это место и так-то не было большим, а в такие моменты народ и вовсе иногда начинал давиться; слава богу, большую часть из студентов института занимали девушку, которые, разумеется, не могли позволить своей одежде пропахнуть этим ужасным табаком, и они стояли на улице, теребя в длинных тоненьких пальчиках какой-нибудь Parlament с ментолом, обсуждая, что именно задали по испанскому и шутливо перебрасываясь друг с другом на таком изысканно-ломаном в их исполнении французском – ни за чем, просто так.
Одна из таких девушек пихнула соседку в бок и театрально громко, с ехидцей, прошептала:
- Смотри, смотри, идёт! Чучело.
«Чучелом» оказался паренёк – чуть помладше болтавших друг с другом девчонок, наверное, лет ему было около восемнадцати-двадцати. Волосы его были не эстетично взъерошены, на губах блуждала рассеянная улыбка, глаза с одной стороны красивые, такие вот каре-зеленые, меняющие свой цвет в зависимости от освещения, погоды и настроения их обладателя, но вот взгляд его в никуда сильно портил впечатление о нём у окружающих. Одет аккуратно, но опять же, сильно своеобразно для этого слегка гламурного и очень богемного места – черный костюм, фиолетовый галстук, черные круглые очки с дужками серебристого цвета – что уж говорить, хорош. Многочисленные институтские девушки заглядывались: не то в легком недоумении, не то из любопытства, не то из-за того, что это все-таки был какой-никакой, а мальчик, большая редкость в насквозь гуманитарном вузе.
Подруга девушки, метко обозвавшая парня «чучелом», смущенно молчала и улыбалась куда-то в пол, покорно хихикая над шутками своей едкой и неугомонной хамоватой подруги.
Юноша подошёл к ним и, переведя свой взгляд с далекой дали на своих собеседниц, спросил, все так же застенчиво улыбаясь:
- Девчонки, вы не знаете, где у нас сейчас пара?
- Вообще-то у нас всё на сайте написано, если ты не знаешь, - вызывающе бросила ему первая девушка; её подруга впрочем дружелюбно ответила:
- Во втором корпусе, триста одиннадцатая.
- Спасибо, - он кивнул ей. – А сайт у нас уже как два семестра глючит, если ты не знаешь.
- Ходить надо! – бросила ему вдогонку первая девушка, скривив свое хорошенькое личико, и бросила сквозь зубы ему в спину: - Ууу, чучело! Долбанутый какой-то!
Вторая же девушка всё так же покорно кивала своей подруге и чему-то задумчиво улыбалась
Чучело же к своему прозвищу привык довольно быстро: мнение одногруппников его не интересовало, людей, с которыми бы он мог общаться, он так и не нашел – периодически дружески выпивал пива с какой-то эксцентричной девчонкой, которая, как и он, в институт ходила крайне нечасто и то только на профильные предметы – для остальных же он был настолько «чучелом», что, если бы он даже захотел с ними общаться, они бы вряд ли согласились на это.
- Ну, слушай, - говорила ему та самая эксцентричная девочка, тряся крашеными голубыми лохмами и сигаретой в руке, - это же свинство, что они так к тебе относятся. Скажи им, что ли…
- Да не надо, - пожимает плечами Чучело. – Забей. Глупые они, и пофиг.
Девчонка со скепсисом смотрит на него, вздыхает, называет «сверхпозитивным готом» и рассказывает, что в школе, когда она была полным очкариком, уж она-то таким чувырлам…
Но не драться же с девушками, правильно? Правильно.
Неподалеку от института находился Дом Искусства – маленький подвальчик с маленьким (всего на тридцать мест) кинозалом; ходили туда немногие – новинок там не крутили, кинопроектор показывал фильмы на экране с «зернами» почти в кулак размером, маленький душный зал… но те, кто все же ходил в это место, те были ярыми адептами этого места, неизменными его посетителями и хранителями какой-то общей тайны; это было все равно, что вступить в орден для привилегированных кинофанатов – и Чучело был одним из самых молодых поклонников этого места.
Мерно трещит проектор, пляшут в световом луче пылинки, а на экране – кокаинист Шпирро с бледным, осунувшимся лицом меняет доктору Марузе очередное из лиц. Чучело упирает локти в колени и смотрит на экран неотрывно, не мигая, и черт его знает, что сейчас в это время творится в его голове. Немецкий киноимпрессионизм, к сожалению, нечасто крутят даже здесь в этом тайном, заповедном месте – куда больше американского кино 30-х годов, которое более душевное, чем современное, но куда менее, чем немецкое…
Чучело закрывает лицо руками; он ужасно не любил «Уродцев», его невозможно было напугать ужастиками – человек, которому странный папа на ночь читал Лавкрафта, но вот человеческими страданиями от физических уродств ему становилось сильно не по себе – и кто сказал, что раньше не умели снимать леденящие кровь фильмы? по скромному мнению Чучела, только тогда и умели… Хорошо, что есть хотя бы сюжет, на который можно отвлечься, расслабиться, не обращать внимание на этих чудовищ – и людьми-то назвать невозможно…
И полное непонимание действий главной героини: он периодически чувствует себя, как она, вменяемым человеком среди уродцев (или наоборот?), но… уж больно подлыми были её действия. Слишком подлыми, то, чего он принять не мог никак.
Чертова принципиальность.
Аста Нильсен с трагическим макияжем заламывает руки; и Чучело наизусть знает этот великолепный её – не её – монолог.
«Быть или не быть?» - устало мелькает в его голове – его голосом – и в ушах – голосом Асты Нильсен.
Проектор вскоре гаснет, включается свет, и Чучело, всё так же рассеянно улыбаясь, выходит из кинотеатра; в институт идти более нет смысла, пропустил он вообще все пары на свете, просидев в кинотеатре, поэтому надо бы выдвигаться домой.
И он понятия не имеет, какие силы пришли в движение, когда он ошибся поворотом и случайно столкнулся нос к носу со странным господином в черном…
-
-
12.04.2011 в 19:34